Комментарии к тексту ПСГ

Комментарии к тексту Псковской судной грамоты

Заголовок грамоты. 6905 (SЦЕе) – 1397 г. Однако эта дата противоречит указанию на пять уже существовавших соборов, из летописей же известно, что пятый собор построен в 1462 г., а шестой в 1471 г. Поэтому исследователи считают, что в годе произошла ошибка, именно в цифре SЦОЕе опущена числительная буква О, и следует читать 6975, т. е. 1467. Последняя дата является критической в истории Пскова. Как раз в 1467 г. был прислан из Москвы в Псков наместником кн. Ф. Ю. Шуйский. Под давлением московского великого князя псковичи разрешили своему князю держать наместников на всех двенадцати пригородах, тогда как до этого времени княжеские наместники были только на семи пригородах. Возможно, что в связи с приездом Шуйского псковичи для ограждения своих прав от княжеского произвола и составили грамоту, на основании старинных обычаев и договоров с прежними князьями. Согласно летописи, кн. Ф. Ю. Шуйский «крест целова на всей псковской пошлине».

Калачев принимает дату – 1397 г., объясняя место о пяти соборах поправкой позднейшего переписчика. Наконец, некоторые ученые (Владимирский-Буданов, Дьяконов и др.) пытаются примирить указанные выше противоречия ПСГ, полагая, что она составлена не в один прием. Первоначальная редакция относится, быть может, к 1397 г. За это говорит то обстоятельство, что в 1395 г. была отменена действовавшая с 1382 г. в Пскове грамота суздальского епископа Дионисия (см. Акты Исторические, I, № 10) и надо было ее заменить новым законом. В 1397 же году Псков по договору с Новгородом достиг полной независимости, и это должно было отразиться и на его внутреннем законодательстве. Затем, во второй половине ХV в. ПСГ заново дополнена на новом вече.

Упоминаемого в ПСГ в. кн. Александра Калачев и Энгельман считали за кн. Александра Невского (ум. 1263 г.), так как в послании митрополита Киприана псковичам 1395 г. (Акты Исторические, I, № 10) упоминается о «грамоте князя великого Александрове», а Киприан не мог назвать великим князем другого княжившего в Пскове Александра, именно изгнанника Александра Михайловича Тверского. Однако, большинство исследователей считает, что в ПСГ упомянут как раз Александр Тверской, занимавший псковский княжеский стол с 1325 по 1338 г., с перерывом на полтора года. При этом ссылаются на то, что Иван III, потребовав на просмотр псковские пошлинные грамоты, нашел их грамотами «не самых князей великих» (ПСРЛ, IV, стр. 250, 1474-1475 г.)

Наконец, высказано предположение (К. М-им), что в числе законодателей в Пскове было два Александра – наряду с Александром Невским также кн. Александр Федорович Ростовский (около 1427 г.). [256]

Князь Константин – Константин Дмитриевич Белозерский, брат в. кн. московского Василия Дмитриевича, княживший в Пскове дважды: в 1407 и 1412 гг. Известно, что грамота кн. Константина показалась псковичам обременительной и противоречащей их «старине», и по их ходатайству митрополит Фотий в 1416 г. разрешил их от клятвы признавать эту грамоту законом (А. И., I, № 23). Несмотря на это, в грамоте могли оказаться и пригодные постановления, которые и вошли в редакцию 1467 г.

Как видно из заголовка, ПСГ является памятником сложным: в состав ее вошли две княжеские грамоты и разновременные записи псковских обычаев – «пошлины». Исследователей естественно занимала мысль выделить отдельные составные части памятника и установить их хронологию. Так, Энгельман считает, что первая часть ПСГ (ст. ст. 1-76) содержит в себе грамоту кн. Александра Невского и псковские пошлины, собранные после издания этой грамоты, а со ст. 77 начинается грамота кн. Константина Белозерского с приписками. Наконец, последние двенадцать статей (109-120) относятся ко времени после 1467 г. и представляют собой ряд пошлинных приписок к памятнику в целом.

Мрочек-Дроздовский дает следующую схему: ст. ст. 1-35 – грамота кн. Александра Михайловича Тверского; ст. ст. 36-63 – приписки к ней; ст. ст. 64-80 – грамота кн. Константина; ст. ст. 81-107 – приписки к ней; ст. 108 – заключение ПСГ, приобщенное к ней в 1467 г.; ст. ст. 109-120 – приписки к ПСГ, относящиеся, по-видимому, так же к 1467 г.

По Никитскому, ст. ст. 1-47-грамота кн. Александра Михайловича, ст. ст. 48-76 – грамота кн. Константина, со ст. 77 по 108 идут приписки, относящиеся к 1467 г., т. е. к году составления ПСГ, со ст. 109 – позднейшие наслоения.

Новейшей работой, посвященной специально вопросу о составе и происхождении ПСГ, является небольшая книжка М. К. Рожковой. Автор приходит к следующим выводам. ПСГ складывалась в течение полутора веков; самая ранняя ее часть – последняя часть Грамоты – относится к началу XIV в. (ст. ст. 109-120); другая часть (ст. ст. 1-57) сложилась разновременно в течение XIV в., вернее – его первой половины; третья (ст. ст. 58-76 и 84-106) относится к концу XIV – началу XV в.; четвертая (ст. 107 и, может быть, другие) – к первой четверти XV в.; наконец, последняя (ст. ст. 76-83 и 108) – к 1467 г.

Наконец, два очень авторитетных историка русского права – Дювернуа и М. А. Дьяконов, став лицом к лицу с рядом противоречивых и несогласных между собой концепций, пришли к весьма пессимистическому выводу о бесплодности всех подобных попыток анализа состава ПСГ, объявив их «чистыми гаданиями».

Этот скепсис представляется нам необоснованным. Отнюдь не стремясь доказывать возможность абсолютно достоверного и для всех обязательного ответа на поставленную выше проблему, мы все-таки не считаем правильным вовсе отказываться от ее постановки.

Мы хотели бы, прежде всего, подчеркнуть необходимость выйти из порочного круга свойственной большинству исследователей неверной методологической предпосылки, – о хронологическом порядке статей в ПСГ. Нам представляется, напротив, что в дошедшем до нас тексте ПСГ первоначальный порядок статей очень сильно сбит. Виноват в этом, может быть, как переписчик, перепутавший листы оригинала, так и кодификатор, не механически (как это принято думать) сливший источники, бывшие у него в руках, а систематизировавший [257] нормы, заключавшиеся в разных памятниках, вырывая их из контекста оригинала.

Опыт критики летописного текста, проделанной А. А. Шахматовым, должен прочно войти в обиход исследовательской работы над изучением юридических памятников. Выводы Шахматова оспариваются, но методологическая ценность проделанной им огромной критической работы признается всеми и должна быть учтена при анализе ПСГ.

Появление дублетов статей в ПСГ, так же как и повторения в литературных летописных памятниках, указывает на то, что кодификатор отступил от одного источника, сделал вставку из другого, а затем снова вернулся к первому и поэтому повторил то место, на котором первоначально остановился.

Еще одно замечание. Результаты работ Шахматова над древнерусскими летописями имели такое большое значение только потому, что он в своем изучении источника исходил не из одного изолированного памятника. Напротив, выводы, полученные путем внутренней критики отдельного текста, проверялись и дополнялись путем сравнительного анализа ряда параллельных текстов. Это кажется, на первый взгляд, несколько трудно применимым к ПСГ, при наличии одного только списка и при отсутствии каких-либо памятников, которые можно было бы считать ее источниками. Однако указанный выше методологический прием остается вполне в силе и в применении к ПСГ. В самом деле, все исследователи принимали указание ПСГ о том, что в ее основе лежат две княжеские грамоты, но никто не задавался вопросом о характере этих последних. Между тем, простое сопоставление ПСГ с договорами Новгорода с князьями обнаруживает ряд сходных норм. (См. ст. ст. ПСГ 4, 5, 64, 81.) Это свидетельствует о том, что ПСГ составлена на основании двух договорных грамот с князьями, аналогичных новгородским договорам, причем сличение с последними помогает установить, какие же именно статьи ПСГ восходят к указанным грамотам князей Александра и Константина. То же можно сказать в отношении Правды Русской (См. ст. ст. ПСГ 1, 7, 12, 16, 27, 28, 30, 38, 42, 46, 53, 60, 89, 93, 96, 97, 105, 112, 116, 117.), Двинской уставной грамоты (См. ст. ст. ПСГ 8, 49, 80, 93.), земских судных грамот (См. ст. ст. ПСГ 17, 20, 24, 27.) и пр. Не являясь прямым источником ПСГ, каждый из названных памятников содержит одинаковые с ней статьи, облегчая тем самым выяснение характера ее непосредственных источников и их выделение из дошедшего до нас текста. К сожалению, подобная задача сравнительного анализа ряда юридических памятников поставлена только в статье П. И. Беляева, причем в отношении ПСГ очень бегло.

Предположительно в составе ПСГ можно наметить следующие самостоятельные части:

1. Ст. ст. 1, 7-13, 20-27, 34-37, 46-50. Все эти статьи образуют самостоятельное целое и легко выделяются из прочего текста. Все другие нормы, вставленные позднейшим систематизатором, нарушают логику и систему первоначального памятника. Освободившись от этих последующих наслоений, восстанавливаем типичный судебный устав, охватывающий сферу уголовно-гражданских правонарушений и дающий ряд процессуальных норм. Этот судебный устав обнаруживает близость к первоначальной редакции Правды Русской, уставным судным грамотам и пр. С другой стороны, сходство [258] некоторых пунктов с новгородскими договорами скнязьями придает этому судебному уставу договорный характер. Очевидно, это и есть уставно-договорная грамота кн. Александра, легшая в основу окончательной редакции ПСГ.

2. Самостоятельный памятник образуют и ст. ст. 14-19, 28-33, 38-41, 45. Это, по-видимому, – специальный устав, регулирующий область гражданских взаимоотношений, возникающих из торгового быта Пскова: договоры займа, поклажи, поручительства, вложение капитала в торговые обороты и пр. Возможность существования в отдельном виде подобного устава доказывается хотя бы аналогией с историей Киевского государства, где кн. Владимир Мономах издал специальный устав «о резе», вошедший в пространную редакцию Правды Русской.

3. Два выделенных нами памятника легли, очевидно, в основу кодекса 1397 г. Таким образом, первые 50 статей ПСГ, за некоторыми исключениями, и составили первую редакцию ПСГ, утвержденную на вече в 1397 г. Основанием для подобного предположения служит то обстоятельство, что дальнейшие статьи представляют собой дополнение не к одному какому-нибудь из двух нами выделенных уставов, а к их сводному тексту.

4. В тексте ст. ст. 52-71 выделяются, с одной стороны, добавления к кодексу 1397 г. (ст. 52 к ст. 37; ст. ст. 54-56 к ст. ст. 45-47; ст. 58 к ст. ст. 36-37), с другой стороны – самостоятельная вторая уставно-договорная княжеская грамота, вероятно, грамота кн. Константина, содержащая типичные нормы договоров вольных городов с княжеской властью (напр., ст. 64).

5. Второе дополнение к кодексу 1397 г. представляют собой ст. ст. 101-107 (ст. 101 – к ст. ст. 45, 19; ст. 102 к ст. 39; ст. 104 к ст. ст. 14 и 15; ст. 105 к ст. ст. 24 и 34; ст. 106 к ст. 10; ст. 107 к ст. 31). Эта часть ПСГ датируется временем от 1406 до 1420 г., когда в Пскове ходили в качестве денег пенязи.

6. Возможно предположить существование в Пскове самостоятельного устава об изорниках (ст. ст. 42-44, 51, 63, 75, 76, 84-87). Основанием для такого вывода служит прежде всего аналогия с Киевом, где был издан отдельный устав о закупничестве. С другой стороны, псковские летописи упоминают о специальной грамоте, регулировавшей повинности смердов в отношении Пскова. Нет ничего невероятного в предположении о существовании подобной же грамоты, посвященной вопросу о правах и обязанностях псковских изорников.

7. Кодекс 1397 г. получил также специальное развитие в двух направлениях: по вопросу о наследственном праве (ст. ст. 2, 88-91, 94, 95, 100) и о долговых обязательствах (ст. ст. 73, 74, 92). Оба эти вопроса составили специальные отделы псковского законодательства.

8. Ст. ст. 77-83, несомненно, попали не на свое место. Представляя собой явную вставку, они легко выделяются из своего окружения и должны быть связываемы со ст. ст. 3-5. Наличие ряда важных норм, тщательно регулирующих взаимоотношения Пскова с княжеской властью, заставляют относить эту часть ПСГ ко времени вторичной кодификации – 1467 г., критическому моменту псковской истории.

9. В ст. ст. 109-120 имеется ряд архаизмов, относящих эту часть ПСГ к началу XIV в., а может быть, и к более раннему времени. Это – одна из первых переработок Правды Русской, подобных «Правосудию митрополичью», – памятнику XIV в., [259] изданному Юшковым. Кстати, аналогия с «Правосудием митрополичьим» дает основание предполагать церковное происхождение некоторой части ст. ст. 109-120. За это говорит также наличие в этой части ПСГ статьи о церковном суде и упоминания летописных источников о вмешательстве духовенства в дела светской юрисдикции, выразившемся даже в издании духовенством специальных грамот.

В Псковской Судной Грамоте можно видеть одну из форм кристаллизации общеновгородского или, вернее, северо-западного и северного права, только приспособленного к специально псковским условиям. Такими особенностями Пскова были: 1) его пограничное положение, требовавшее известной осторожности в трактовке законодателем социальных вопросов; 2) некоторая отсталость псковской деревни по сравнению с городом. Первое можно иллюстрировать отсутствием в ПСГ вопросов о холопах, для которых Псковская земля служила убежищем при их бегстве от господ из других районов, и мягким, сравнительно с другими районами Русской земли, отношением к задолжавшему крестьянину-арендатору. Второе выражается в стремлении оформить кредитное и наследственное право новаторским введением грамот, т. е. письменных доказательств, вместо старых грубых способов обращения к доскам (т. е. биркам) и к полю, т. е. физическому состязанию. Новаторские тенденции взяли в ПСГ верх, но до полной их победы еще далеко, и древний, поросший мхом, столетний обычай то и дело проглядывает из строк и между строк нашего памятника. Для исследователя – интересная задача распутать эти переплеты и конфликты юридических мотивов разного типа (Я). (Буква (Я)указывает на то, что данный абзац принадлежит одному А. И. Яковлеву.)

В слове «священноиноков» над слогом «иноков» поставлено несколько черточек, указывающих, что этот слог – лишний (см. аналогичное явление в ст. ст. 37, 38, 40, 72, 94); вместо него написано «иков», следовательно, надо читать «священников». При описании всех торжественных собраний в Пскове в летописи упоминается эта официальная формула: «священноиноки, и священники, и диаконы и все священство», а иногда «и все соборы». Так, в 1450 г. «священноиноки, и священники, и дияконы выидоша против его (владыки) с кресты» (ПСРЛ, IV, стр. 214). В 1478 г. «священноиноки, и священники, и дьяконы выидоша противу его (кн. В. Шуйского) со кресты у старого Вознесения» (ПСРЛ, IV, стр. 257). См. также псковские летописи под 1463, 1466, 1469 гг. (ПСРЛ, IV, стр. 224, 230, 232).

Заголовок ПСГ знакомит нас с законодательной деятельностью Псковского веча (ср. также ст. 108). В параллель можно привести другой случай утверждения на вече закона по духовным делам. В 1469 г. «священноиноки и священники, вся 5 соборов… весь Псков, благословив на вече, рекоша: …ныне, сынове, попромежи себе хотим, по правилом св. отец и св. апостол, во всем священстве крепость поддержати, а о своем управлении, как нам священником по Намаканону жити… Ино о том та грамота от всего священства из Намаканона выписав, и в ларь положена» (ПСРЛ, IV, стр. 232).

Статья 1. «Суд княжей». Право суда с доходами составляло в Пскове княжую пошлину. Так, в 1448 г. «посадиша его (князя) во св. Троици и даша ему всю пошлину княжюю». (ПСРЛ, IV, стр. 213). Князь судит с посадником (сначала одним, затем двумя) и псковскими сотскими. Такова была Псковская коллегиальная судебная власть – госпОда. (Ср. ниже в ПСГ – «а то госпОде от Пскова без дива», «да не станет на суд перед госпОдою»). [260]

«Клеть» – кладовая. Сp. в 1314 г. «в Пльскове почали бяху грабити недобрии людие села и дворы в городе и клети на городе» (ПСРЛ, III, стр. 71). Также в 1496 г. «загорелося на Крому у Кутнего костра, и клетей много погорело, и ржи много, и платья» (ПСРЛ, IV, стр. 270).

«Титяга», – по Мурзакевичу, – кожаная запона на возу. Устрялов сопоставляет это слово с «тягой» (дверная скоба) и переводит: сарай. По Энгельману, титяга – покрышка; производство от «тянуть», «стягивать» указывало бы на веревку с палкой, посредством которой извозчики скручивают поклажу.

В церковных памятниках XIII и XIV вв. встречается слово тяго (родительный падеж – тяжеее), ремень (Ключевский).

«Лодью под полубы», – по Ключевскому, следует: под лубы (луб – лубяная настилка, по которой ходят и сидят люди).

«Или вь яме» – подразумевается: хлеб в яме. Ср. в Правде Русской: «рже крадуть гоумно или жито в яме, то колко их боудеть крало, то всем по 3 гривны и по 30 коун» (Карамз. сп., ст. 40).

Княжеская продажа (см. также ст. ст. 52, 96, 97, 111 и др.) – термин Правды Русской, так же как «закупен», «рота», «головник», «головщина». После ПСГ эти термины исчезают из употребления.

«А разбой, наход, грабеж 70 гривен» – Энгельман цифру 70 считает ошибкой и предлагает читать – 9. Последние же слова статьи он переводит: «князю 19 денег; посаднику 4 деньги». Напротив, Устрялов: «в княжескую казну пошлины 19 денег и 4 деньги князю и посаднику».

По поводу денежных сумм, упомянутых в ст. 1 в качестве пени, В. О. Ключевский говорит следующее. Денежный счет в Пскове в XV в. уже значительно уклонился от счета Правды Русской. Старая гривна кун, упавшая в весе и потому измельчавшая, сменилась единицей более крупной и постоянной – рублем. В псковских летописях находятся указания на отношение единиц рубля к их целому. В 1467 г. хмель в Пскове продавали по полтине и 10 денег за зобницу (четверть псковской кади) (ПСРЛ, IV, стр. 231). Но другая псковская летопись говорит, что тогда продавали зобницу хмеля по 120 денег. Итак, рубль = 220 денег (120 денег = полтине + 10 денег; 110 денег = 1/2 руб.). По одному случаю, под 1407 г., псковская летопись (ПСРЛ, IV, стр. 199) также говорит: «а кун на полтину по 15 гривен», т. е. 30 гривен кун на рубль. Значит, в каждой гривне кун было 220:30 = 7 1/3 денег. За покражи же, перечисленные в ст. 1, взимались 9 денег, т. е. 7 1/3 денег или гривна и 1 2/3 денег. Ключевский высчитывает, какую часть гривны кун составляют эти 1 2/3 денег. Гривна кун = 7 1/3 денег, т. е. 22/3 денег. 22/3 : 5/3 = 4 2/5, почти 5, т. е. 1 2/3 денег есть 1/5 от 7 1/3 денег, от гривны кун. А в 38 ст. Троицкого списка Правды Русской говорится: «аже крадеть скот на поли, или овце, или козы, или свиньи – 60 кун». Это – гривна (50 кун) и 10 кун, т. е. 1/5 часть ее. Ту же 1 + 1/5 гривны находим и в Псковской Судной Грамоте. Она знает ту же норму, но переводит ее на современный ей счет. Итак, 9 денег есть пеня, соответствующая 60 кунам Правды Русской. Но в ст. 1 ПСГ перечислены те виды кражи, которые по Правде Русской наказывались не 60-кунной пеней. Так, за покражу клети взималось прежде не 60, а втрое больше. Псковская же Грамота подводит под одну норму все случаи кражи со взломом, которые Правда Русская строго различает. Ключевский рассчитывает далее пени и за разбой, наход и грабеж: 19 денег = 19 : 22/3 = 57/22 = 2 гривны и 4 1/3 денег. Отсюда, складывая все, что взималось за разбой по 1-ой ст. ПСГ, получаем: 9 гривен + 2 гривны + 4 1/3 деньги + 4 деньги = 11 гр. + 8 1/3 д. или 12 гр. [261] 1 д. Эти 12 гр. – пеня, также известная по Правде Русской, например, в ст. ст. 27 и 41 Академ. сп., в ст. ст. 60-62 Троиц. сп. Но в той же ст. 41 Академ. сп. говорится, что при продаже в 12 гр. князю оставалось лишь 10 гр., 20% с 10 гр., т. е. 2 гр., вычитались из 12 гр. в пользу судебных агентов князя. Подобный же вычет, только по несколько иному расчету, делает и ПСГ. Вся пеня 12 гр. = 88 д. (71/3 х 12); 20% с 88 д. = 17,6 д., круглым числом 18 д.; 20% с этой суммы = 3,6 д., круглым числом 4 д.; 18 д. + 4 д. = 22 д., ровно 3 гривны (22 : 7 1/3 = 3). Вычитая эти 3 гривны из всей пени, получим 9 гр. – это шло в пользу города Пскова (вместо князя Правды Русской). Остальные 3 гривны или 22 д. делились таким образом: 18 денег (т. е. 20% со всей пени) – князю или, точнее, его наместнику; из 4 д. (т. е. 20% с 18 д.) – 3 д. посаднику и 1 д. тому же княжескому наместнику; с предыдущими 18 д. это и составит 19 д. княжой продажи. Этим и объясняется появление в тарифе продаж за разбой лишней 23-й деньги (12 гр. + l д.) вместо 22. Одна и та же деньга зачитывается в двух тарифах, т. е. обозначена дважды.

В результате Ключевский предлагает следующий перевод: «За разбой, наезд и грабеж пени 12 гривен, из них 9 гривен городу Пскову, 18 денег в пользу князя, 1 деньга из 4 денег посадничьих ему же».

Ст. 1 ПСГ имеет много общего с Правдой Русской. В обоих памятниках рассматриваются тождественные казусы, причем в ценах штрафов замечается параллелизм. ПСГ говорит о: 1) краже клети под замком; 2) саней под полстью, 3) воза под титягою, 4) лодьи под палубой, 5) хлеба в яме, 6) скота, 7) сена сверху стога. Правда Русская – о краже: 1) скота в хлеве или в клети на поле (Карамз. сп. 38, 39), 2) жита в яме (Карамз. сп. 40), 3) лодьи (Карамз. сп. 91, Академ. сп. 34), 4) сена, дров, воза (Карамз. сп. 96, Академ, сп. 39). При этом вор за сено и дрова в Правде Русской платит 9 кун., в ПСГ – за сено и другие предметы – 9 денег.

Некоторые исследователи относят эту статью к XIV в. на том основании, что в ней упомянут один посадник, а в 20-х годах XV в. в Пскове введено двойное посадничество: под 1426 г. в летописи определенно названы два степенных посадника.